В тропическом лесу купил я дачу,
Она была без окон, без дверей;
И подарили мне друзья в придачу
Красавицу Маринку без ушей.
Одна нога была у ней короче,
Другая деревянная была,
А правый глаз фанерой заколочен,
А левый глаз не видел ни фига.
Зубов у ней отроду не бывало,
На голове сто двадцать шесть волос…
Когда она меня поцеловала,
То у меня по коже пробежала дрожь.
Маринка пишет: крыша прохудилась,
Железо не на что купить…
В Москве железа тоже не хватает,
Придется крышу хлебом залепить.
Маринка пишет: Зорька околела
И не дает нам больше молока;
А я пишу: исправлю это дело,
Пришлю по почте дойного быка.
Маринка пишет: ногу я сломала;
А я пишу: купи себе костыль
И выходи почаще на дорогу,
Чтоб задавил тебя автомобиль.
В нашу гавань заходили корабли. Вып. 3. М., Стрекоза, 2000.
ВАРИАНТ
Красавица Елена
В тропическом лесу купил я дачу,
Она была без окон, без дверей.
И дали как в придачу, так в придачу
Красавицу Елену без ушей.
Одна нога ее была короче,
Другая — деревянною была,
А правый глаз фанерой заколочен,
А левым вовсе видеть не могла.
Сверкала ее лысая головка
На солнышке под фиговым листком,
А лазала так по деревьям ловко,
Что кубарем катилась вниз потом.
Сидели мы у речки, у вонючки,
Сидели мы в двенадцатом часу,
И, прислонясь своей корявой рожей,
Ты пела, ковыряяся в носу.
Ты пела так, что все собаки выли,
А у соседа обвалился потолок.
И мне хотелось взять тебя, родная,
Поднять, обнять и стукнуть об пенек.
В тропическом лесу купил я дачу,
Была она без окон, без дверей.
И дали как в придачу, так в придачу
Тебя, моя Елена, без ушей.
Песни нашего двора / Авт.-сост. Н. В. Белов. Минск: Современный литератор, 2003. – (Золотая коллекция).
a-pesni.org
childhood-ru.livejournal.com
Сидели мы у речьки у Вонючки,
Сидели мы в двенадцатом часу
Ты прислонилася ко мне корявой рожей
И что-то пела ковыряяся в носу.
Ты пела так, что выли все собаки,
А у соседа обвалился потолок,
А я хотел без шума и без драки
обнять поднять тебя и ебнуть об пенёк.
Левый глаз фанерой заколочен
а правый не видит нифига
Одна нога у ней была короче,
а третья деревянная была.
Во рту зубов как нибывало
На голове щепоточкаволос
Когда она с азартом целовала
По шкуре враз ишел мороз
Любила целоваться ты с засосом:
Засасывала сразу рот и нос.
Драла меня за волосы, дурным орала голосом
И я теперь в больнице без волос.
Она писала, что корова сдохла.
А я пишу, купи себе быка.
И выходи почаще на дорогу,
Чтоб насадил тебя он на рога
Она писала, что сломала ногу,
А я пишу: купи себе костыль
И выходи бл*ть почаще на дорогу,
Чтоб задавил тебя большой автомобиль.
We sat at rechki in skunk,
We sat in the twelfth hour
You leaned toward me gnarled mug
And something sang picking his nose.
You sing so that all the dogs howled,
And his neighbor collapsed ceiling,
And I wanted without fuss and without a fight
hug you and raise ebnut on a tree stump.
The left eye boarded up with plywood
and the right not see nifiga
One leg was shorter than her,
and the third was wooden.
In the mouth, teeth like nibyvalo
On the head schepotochkavolos
When she passionately kissed
As skin at once ishel frost
She loved kissing you with aspirated:
It sucks just the mouth and nose.
I tore my hair, screaming bad voice
And I am now in the hospital with no hair.
She wrote that the cow died.
And I write and buy a bull.
And go out more often on the road,
That you planted it on the horns
She wrote that broke her leg,
And I write: buy yourself a crutch
And outputs bl * Th often on the road,
To crush you a great car.
pesenok.ru
стучит железная дверьСовершенно бредовые, не несущие никакого смысла фразы. Использовались в качестве «крылатых выражений» в любых подходящих и неподходящих случаях. Часто сочинялись самостоятельно. Иногда – на ходу.
По реке плывет кирпич, деревянный как стекло, ну и пусть себе плывет, нам не нужен пенопласт.
Кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто, приходи ко мне вчера, будем съели пирожки.
Кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто, приходи ко мне вчера, будем жарить огурцы.
Кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто, приходи ко мне вчера, чай попьем, когда уйдешь.
Солнце светит прямо в глаз, загорай моя спина, надо форточку закрыть, а то негром можно стать.
Солнце светит прямо в глаз, загорай моя спина, муха тоже самолет, только маленький еще.
Солнце светит прямо в глаз, значит, едем на Кавказ, солнце светит прямо в жопу – возвращаемся в Европу.
По стене ползет утюг, красной армии боец. К нему лошадь подошла - тоже семечки грызет.
Кто стучится в дверь моя, видишь, дома нет никто. Это я, жена пришел. Заходи по одному!
Кто стучится в дверь моя, видишь, дома нет никто. Это я, жена твоя. Виноград тебе принёс.
По реке плывет топор, полосатый как пельмень. Муха тоже самолет, только маленький еще.
По забору едет трактор, ноги волосатые, тут корова подлетает, тоже дерево клюёт.Шёл поп через мост, уронил копейку. Прыгал, прыгал, не достал, в армию забрали.
Я лежу на берегу, щелкаю вареники, трактор ноги переехал, где моя фуфайка.
Кто стучится в дверь моя, видишь дома нет никто, приходи ко мне вчера, будем песни танцевать.
Шел по лесу колобок, красной армии боец, ну и пусть себе идет, может там его гнездо.
Я сижу на берегу, не могу поднять ногУ.
Не ногУ, а нОгу, все равно не мОгу.
Не могу, не могу
Клоп ступил мне на ногу
Не ногУ, а нОгу
Все равно не мОгу!Подводная лодка в степях Украины
погибла в неравном воздушном бою.Когда едешь на Кавказ – солнце светит прямо в глаз.
Возвращаешься в Европу солнце светит прямо в…(пауза) тот же самый правый глаз.По стене ползет кирпич - Красной Армии Ура!
а за ним еще один... Значит здесь у них гнездо!
Я не буду песню петь - эта песня про любовь.
Если хочешь закурить - валенки на печке.
А сапог на столе - вот и вся груздянка!По стене ползет кирпич деревянный как стекло ну и пусть себе плывет, нам не нужен пенопласт!
Как из гардеропа высунулась жо...
А? Что? Да ничего - жёлтая рубашка!Как на карнавале три старухи сра...
А? Что? Да ничего - с радостью плясали!По стене ползет кирпич,
А за ним еще кирпич.
Ну и пусть его ползет
Может он его жена.Я встаю посрЕди нОчи
Хочу писать, нету мОчи,
Я встаю среди ночИ
Хочу писать, нет мочИ!!!
Дело было в январе, первого апреля!
Снегу было во дворе, грязи поколено!
По железной мостовой, сделанной из камня,
Шел высокий человек низенького роста,
Он кудрявый, без волос, тоненький как бочка,
У него детишек нет, только сын и дочка!
Пишет он письмо жене, незнакомой теще:
Жив здоров, лежу в больнице,
Сыт по горло, жрать хочу, хоть корову проглочу!По реке плывет пиджак
Волосатый как кирпич
Я залезу на чердак
Меня пуля не найдет!Летели два крокодила. Один-направо, другой- зеленый. Сколько весит килограмм яблок, если от паровоза открутить одну гайку?
По стене ползет кирпич, а за ним ползет другой.
Если хочешь закурить - там носки в углу стоят.Вышел из лесу медведь -
Все колени в огурцах.
Развернулся и пошел.
А что с пьяного возьмешь.По реке плывет кирпич
Красной армии боец.
Тут ворона подошла
Вся рубаха в петухах,
Тоже семечки грызет,
Также строчит автомат.
Муха тоже вертолет.
Пусть меня задавит танк -
Это песня про любовь!Ежик тоже человек -
Если сверху посмотреть.Кто стучится в дверь моя - видишь, дома нет никто! Это я, соседский кот - пришел скушать твой колбас!
На мосту стоит солдат,
Красной армии боец.
Ну и пусть себе стоит
Он на Ленина похож.
Солнце светит в левый глаз,
Я на Ленина похож.
Солнце светит в правый глаз
Ничего себе жара!На столе стоит стакан. А в стакане - таракан. Он мне лапкой помахал. Нам не страшен серый волк.
Летели два крокодила,
Один зеленый, другой на север.
Зачем козе телевизор,
если она не куритНа горе стоит грузин,
Весь обвешанный кинжал.
На него народ глядел,
И смеялся он, и ржал.Кто стучится в дверь моя?
Видишь дома нет никто!
Это я, твой Зульфия,
дверь скорее мне открой.Кто стучится в дверь моя?
Видишь дома нет никто!
Это твой сестра пришел,
даже лампочка потух.На кавказе есть гора,
Самая высокая.
А под ней течет Кура
Самая глубокая.
Если с той горы нырять
Сверху прямо в ту Куру,
Очень много шансов есть
С жизнями расстаться.Однажды в студёную зимнюю поpу
Сижу за pешёткой в темнице сыpой,
Гляжу: поднимается медленно в гоpу
Вскоpмлённый в неволе оpёл молодой.И шествуя важно, в спокойствии чинном
Мой веpный товаpищ, махая кpылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Кpовавую пищу клюёт под окном.По лесу лисиц бежал
Перпендикулярно хвост держал
А зачем он так держал?
А потому что хитрый был!
Пистолетом застрелету ,режиком заножу.Из крови живот польется,будешь дрыгами ногать и матою головать.!!!Шли два мальчика. Один красивый, другой тоже в яму упал.
www.babyblog.ru
Никогда в жизни Марсель не думал, что он может оказаться в подобной ситуации, в страшном сне не могло привидеться ему, что его дражайший родитель будет в почти ультимативной форме требовать от него подобной гадости, да еще и…
— Итак, сын мой, я ожидаю от вас, что вы решите этот вопрос в течение следующих трех месяцев и не днем больше.
— Буду счастлив. – Понятливо кивнул почтительный, а пуще того – осторожный сын, с тоской вспоминая наставления епископа Бонифация относительно того, что «есть дело благое и непринужденное». – Батюшка, у вас будут, какие-либо пожелания на сей счет?
— Оставляю все на ваше усмотрение, – возвестил папенька, сделав знак, что Марсель может быть свободен.
— Ну и что мне с этим делать? – вопросил виконт Валме у дожидавшегося его Котика, тщательно и аккуратно закрыв за собой дверь в отцовский кабинет.
Пес почесал за ухом и радостно гавкнул.
– Кто бы сомневался, – хмыкнул Марсель и отправился на поклон к маменьке, которая, будучи женщиной, могла подсказать если не выход из сложившейся ситуации, то хотя бы приемлемый способ ее разрешения. Как показали потом события, сделал он это очень зря.
Неприятности начались почти моментально. Буквально на следующий день замок наводнили подруги и приятельницы Идалии, а с ними и их незамужние сестры, дочери и племянницы. Глядя на бесконечную вереницу дам и девиц различного возраста, положения и внешности, Марсель впервые подумал, что попал и пора готовиться к побегу. Но сбежать сразу не позволяли приличия, и потому пришлось потратить некоторое время на создание подходящего повода, а между тем проявлять все имеющиеся дипломатические способности, чтобы избежать немедленной помолвки или конфуза. Впрочем, пребывание такого количества соперничающих между собой женщин в одном месте все больше напоминало Валме военные действия. И не сказать, чтобы вялотекущие.
Спасение пришло, откуда не ждали. В ответ на почти паническое письмо с просьбой немедленно вызвать в столицу по какому-либо неотложному делу, явился сам адресат – Рокэ Алва собственной персоной. Дамы частично переключили свое внимание на регента, и виконт вздохнул спокойнее, как оказалось – зря. Повелитель Ветров, со свойственными ему очарованием и несносностью, включился в процесс выбора, напрочь забыв о том, что его вообще-то просили помочь этого самого выбора избежать. В три дня распугав тех дам, кто не попал по воздействия его очарования, Алва принялся за оставшихся. Дамы вздыхали, прикрывались веерами, падали в обмороки и нюхали соли, но своих позиций не сдавали. Возможно, Марсель даже насладился бы разыгрывающимся перед ним представлением, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Елена, узнав о развернувшейся мистерии, перестала отвечать на письма, а во-вторых, Мария Тристрам, приходящаяся родственницей приснопамятному Джону-Люку, несмотря на все усилия Рокэ, продолжала планомерную осаду наследника Валмонов. Утешало лишь то, что прекрасная Франческа была совершенно не в курсе того, во что вляпался ее незадачливый воздыхатель.
Не отличающаяся ни умом, ни внешностью девица в буквальном смысле изводила несчастного Валме странными разговорами, находящимися на грани приличий, а временами — и за ней. Чего стоил один разговор, состоявшийся в библиотеке однажды вечером!
— Марсель, — усиленно делавший вид, что полностью погружен в чтение, виконт едва заметно вздрогнул. Только одна из претенденток на его свободу называла его по имени. По собственному почину, кстати сказать, называла. – Вы не уделите мне немного вашего времени?
— Конечно, эреа, – тяжко вздохнув про себя — вздыхать вслух не позволяло воспитание — Валме встал, приветствуя девушку. – Чем я могу быть вам полезен?
— Некоторое время назад, — томно начала Мария, усаживаясь в кресло и расправляя складки своего пронзительно-алого платья, – мне в руки попала одна книга.
— И вы желаете узнать, есть ли она в этой библиотеке? — Марсель ободряюще улыбнулся, отчаянно пытаясь не комментировать поведение и внешний вид графини даже мысленно. А хотелось сильно. Очень.
— Да, но, право, так неловко… — Валме с интересом наблюдал, как девица старательно заламывает пальцы в попытке изобразить нервозность и одновременно выдумать причину. – Я не помню ее названия.
— О, это прискорбно, – проглотив неуместный смешок, ответил виконт, — быть может, вы помните автора?
Мария потупилась в притворном смущении и едва заметно покачала головой:
— Это несколько осложняет дело.
Графиня трагически вздохнула, приложив излишне бледную, на взгляд Валме, руку к не первой свежести груди.
— Простите, Марсель, — виконт с интересом проследил за внезапно начавшей собираться куда-то девицей. — Я, пожалуй, пойду.
— А как же ваша книга?
— Я… я… поищу ее позже, – Мария волне достоверно побледнела и, до треска сжав безвкусный веер, судорожно вздохнула.
— Скажите же хотя бы о чем она, — с любопытством поинтересовался Марсель, наблюдая за метаниями девы. — Возможно, я встречал ее и смогу вспомнить автора или название.
— Она…– попытки наконец увенчались успехом, и графине удалось-таки вполне натурально покраснеть. — О музыке и музыкальных инструментах.
— Уже проще, — задумчиво кивнул Валме, — об этом, к сожалению, написано не так много книг. Думаю, если вы расскажете о ее содержании чуть больше, я смогу сказать вам точно, есть ли она в нашей библиотеке. Итак, я вас слушаю.
— Вы слышали теорию одного гальтарского философа, — голосом, который, судя по всему, должен был быть загадочным, но получился смешным, начала Мария. Марсель, вдохновленный предшествовавшими приготовлениями и тоном, приготовился к незабываемым теории и диалогу. — О том, что некоторые виды нетрадиционных музыкальных инструментов требуют наличия определенных черт характера и склонностей, кроме таланта к музыке.
— Кажется, да, – восхищенно ответил Валме, начавший осознавать к чему ведет графиня. – Но признаться, я не помню деталей. Вы не соблаговолите рассказать о них подробнее?
— Если вы настаиваете. – Новый приступ наигранного смущения подтвердил сделанные минутой раньше выводы и вызвал новую волну восхищения наглостью девицы, которая граничила глупостью.
— Только если вы желаете, — не желая разочаровывать начинающую актрису, протянул виконт.
— Ну что же, слушайте, – спрятав горящие торжеством мнимой победы глаза и добавив хрипотцы в голос, ответила Мария. – Согласно этой теории человеческое тело — это тоже музыкальный инструмент, недаром же гитара так напоминает изгибы женского тела, но не в общепринятом смысле этих слов, а… ну вы понимаете, да?
— Признаться, не совсем, – с чувством произнес Валме, откидываясь в кресле и думая о то, что влип по-крупному.
— Согласно мнению этого философа, человеческое тело, а пуще того – женское, это сложный музыкальный инструмент, из которого настоящий мастер может извлечь прекраснейшую из мелодий, если обладает, как вы, например, достаточным талантом и умением…
Едва слышные шаги в глубине библиотеки, прервавшие монолог Марии, прозвучали для окончательно осознавшего, к чему ведет девица, Марселя пением Рассветных птиц. Порядком смущенная и несколько испуганная осознанием того, что у их беседы были свидетели, графиня, вспорхнув с кресла, почти молниеносно вылетела за дверь.
— Талант и умение, говорите… — сквозь сдерживаемый смех выдохнул Алва. – Это ж надо было…
— Тебе смешно, — Марсель сокрушенно покачал головой, — а я уже не знаю, куда от нее и ее разговоров прятаться.
— Так это не первый? – с восторгом в голосе поинтересовался Рокэ, падая в кресло.
— Нет, далеко не первый и даже не четвертый, – устало, с отчетливыми ужасом и отвращением в голосе, вздохнул Валме. — Она здесь уже без малого три недели.
— И? – насмешливо поинтересовался Ворон.
— И считает своим долгом заводить подобные разговоры не менее двух раз в день! – возмущенно сверкнул глазами на веселящегося герцога Марсель.
— Как интересно… — уже без насмешки, с задумчивостью в голосе потянул Алва.
— Кому как, знаешь ли! – фыркнул доведенный до белого каления виконт и, подхватив книгу, покинул библиотеку.
Если бы кто-нибудь сказал, какие будет последствия у этой краткой беседы с Повелителем Ветров, Марсель бы ему не поверил, потому что при всех своих пороках и недостатках Алва отличался отменным вкусом, в том числе и в отношении женщин. И Катарина Оллар — лишь исключение, подтверждающее правило.
Прошло совсем немного времени, которое, впрочем, показалось виконту Валме еще одной вечностью, и замок потряс грандиозный скандал в благородном семействе. Ценительница гальтарской философии была застигнута в весьма компрометирующих и однозначных обстоятельствах с другим ценителем философии и женской прелести – герцогом Рокэ Алвой. Общественность была возмущена, восхищена и шокирована появлением новой темы для разговоров. А «рыцарское» поведение герцога, с рвением и жаром, достойными лучшего применения (например, в военных целях как оружия массового поражения), отстаивавшего честь дамы, выражаясь образно, раздуло из искры настоящий пожар. Марсель и его предстоящая женитьба не выдержали конкуренции и были забыты. Увы, лишь на время.
Избавившись от внимания излишне целеустремленных дам в целом и одной из них в частности, наученный горьким опытом виконт начал искать подвох, руководствуясь вечным и непреложным законом – если вам кажется, что дела идут на лад, значит, вы чего-то просто не заметили. Дела, словно в насмешку, шли все лучше: маменька перестала усердствовать в увеличении количества дам, Рокэ — отпускать излишне ехидные шуточки в адрес Марселя, полностью переключившись на вьющихся вокруг него женщин, дамы — изыскивать все возможные и невозможные поводы и причины посетить замок, а папенька соизволил дать разрешение отбыть в столицу. Дамы вздыхали, ласкали Котика и Алву, последнего — взглядами, хотя некоторые подозрения, что только ими дело не ограничивается, несмотря на неутихающий скандал, у виконта Валме были.
Лето неспешно клонилось к закату, и нужно было собираться в дорогу, чтобы успеть добраться в Олларию до начала затяжных осенних дождей, ежегодно превращавших дороги в непроходимые болота и топи. Скорости сборов также способствовали и ежедневно приходящие регенту от кансилльера Талига письма, в которых Лионель уже перешел от просьб вернуться как можно скорее к угрозам подать в отставку и смотаться в Торку в самое ближайшее время. Или уйти в монастырь, «дабы обрести покой и отдохновение». На последнее Рокэ отвечал, что в женском отдохнуть не дадут, а в мужском слишком скучно, но сборы не затягивал. Шутки шутками, а хорошего кансилльера терять было жалко, достойную замену потом днем с огнем не сыщешь.
Неспешный путь до столицы — регенту явно не хотелось возвращаться к накопившимся делам — стал для Марселя настоящим отдыхом: никаких породистых девиц и дам, только хорошенькие и сговорчивые служанки в придорожных трактирах, не претендующие на свободу и состояние виконта. В такие моменты пока-еще-не-жених прекрасно понимал Рамиро и даже был не против последовать его примеру, но новая Октавия не ждала у окна, Валмон не Алва, а все хорошее когда-нибудь заканчивается, и ни одна дорога не может быть бесконечной. Столица встретила Валме облетающей листвой и новой сворой предприимчивых девиц и их мамаш, количество писем и приглашений ужасало, так же, как и осознание того, что отклонить их все попросту нельзя. Обреченно вздохнув, виконт героически углубился в корреспонденцию, в залежах которой и был обнаружен следующим утром сбежавшим из дворца Лионелем Савиньяком.
— Душа моя совсем истосковалась,
И сердце плачет, ноет и болит.
Сколько терпеть мне эту боль осталось
Кто, как не ты, печаль мне утолит?
Приди же, милый мой, прошу, скорее,
Сними с меня руками мою боль,
Кто, как не ты, унять ее умеет,
Приди скорее, сердце успокой! — восхищенно прищелкнув языком, зачитал одно из уже распечатанных посланий бывший маршал. — И часто тебе такое приходит?
— До недавнего времени вообще не приходило, — Марсель выразительно посмотрел на графа, и предложил присоединиться к разбору бумаг, коль скоро его это так забавляет.
Кансилльер Талига солнечно улыбнулся в ответ, он был весел и благостен, но от помощи ближнему своему злостно уклонился, обещав, впрочем, прислать подмогу в лице брата. Ехидные комментарии довольного собой и жизнью Лионеля порождали желание то ли вызвать Савиньяка на дуэль, то ли напиться в его же обществе. Первое было недальновидно, так как, независимо от исхода, вызвало бы неудовольствие регента, сталкиваться с которым лишний раз совершенно не хотелось. Второе к столь фатальным последствиям, по крайней мере, на первый взгляд, не вело, но спрогнозировать результаты попойки, к которой без сомнения присоединится старший-младший, было весьма проблематично. А потому по зрелому размышлению Марсель решил пить в компании еще и его враньего сиятельства герцога Рокэ Алвы. Наверное, если бы виконт знал, к каким последствиям приведет этот, без сомнения приятный во всех отношениях, вечер, он бы отказался от этой идеи, но, несмотря на уверения некоторых недоброжелателей, всеведением и всезнанием обременен не был еще ни один Валмон. Поэтому попойка состоялась, приведя к ужасающим с точки зрения Марселя последствиям – где-то между вторым ящиком «крови» и третьим – «слез» политической элите Талига пришло в голову сыграть на желание. Во что играли, память сообщать отказывалась, но написанные коряво-нетрезвым почерком записки однозначно гласили, что долг есть и должен быть уплачен в срок.
Не по-осеннему теплый вечер медленно вступал в свои права, часы мерно отбивали шестой час, а виконт Марсель Валме мучился ожиданием и выбором. Можно было бы и не мучится, но делать что-либо спустя рукава Марсель считал ниже своего достоинства, особенно если это «что-либо» касалось дамы, как бы он к ней ни относился. И потому виконт мучительно выбирал между розовато-песочным и небесно-лазоревым камзолом, чтобы отвлечься от мук ожидания. Причиной же был визит, который он должен был нанести Марии (да-да, той самой). Не то чтобы Валме плохо относился к данной девице, но мысль о том, что графиня, несмотря на едва утихший скандал, обязательно решит, что он передумал и имеет на нее виды, с особой жестокостью добивала и так не лучшее настроение.
— И что мне делать? – вздохнув, поинтересовался виконт у Котика, пес не ответил – его гораздо больше интересовал бант, повязанный ему на шею чьей-то шкодливой рукой. Марсель, не желая повторяться, подавил очередной вздох и тоже обратил свое внимание на шелковую ленту. Лента была насыщенно-алого цвета, и ответов на мучивший Валме вопрос не хранила, зато непрозрачно намекала на то, чьей рукой была повязана.
— К кошкам! – решил виконт и прибегнул к проверенному Вороном и временем способу решения неразрешимых проблем, то есть подбросил монетку. Монетка издевательски встала на ребро, но Марсель решил не отчаиваться, а принять ее поступок за совет выбрать третий путь. Вытащив наугад первый попавшийся камзол, Валме решил, что это судьба – он был зеленым. Как тоска.
То, что выбор стал и правда пророческим, виконт понял не сразу, но зато кристально ясно: провести прекрасный теплый вечер предстояло под отчетливо-панические вопли гитары и томные вздохи. Казалось бы, может ли быть что-то тоскливей и ужасней? Как выяснилось получасом позднее, не только может, но и будет. Вот прямо сейчас. Мария желала читать стихи собственного сочинения. Если судить по взглядам, то посвящены они было именно Марселю.
После философских изысканий, произведших на него поистине неизгладимое впечатление, Валме готовился к худшему, но что все настолько плохо, не мог даже предположить.
— Душа моя истерзанная плачет, — встав в преисполненную пафоса и трагизма позу, вещала графиня. — Приди ко мне, любимый, обними…
И поцелуем пламенным, горячим
Мои уста скорее опали…
Мария заламывала руки, а Марсель страдал. Его поэтическая натура с трудом переносила подобные издевательства над рифмами и законами стихосложения, но просить умолкнуть было не просто некуртуазно – пошло, и потому виконт страдал молча.
— Пусть потеряю голову от счастья, — надрывалась девушка, — Пусть не смогу я слезы удержать,
И пусть растаю я в твоих объятьях
В любви твоей хочу я утопать…
Валме внимал и думал о вечном, точнее о том, что стихотворение рано или поздно закончится, и можно будет либо сбежать, либо чем-нибудь отвлечь графиню.
— Я поцелуями тебя покрою, — вздрогнув от представшей его внутреннему взору картины, Марсель забился глубже в кресло. Где-то в соседней комнате тоскливо и пронзительно выл Котик, вечер обещал быть долгим. — Руками нежно, нежно обовью…
Нам будет очень хорошо с тобою,
Ведь я тебя без памяти люблю!
Сколько продолжался этот кошмар, виконт не смог бы сказать даже под пытками, потому что на одной, особенно неудачной строке («Мой самый-самый необыкновенный, Прошу тебя, себя мне подари…»), его память отказала, за что он был ей очень благодарен. Едва придя в себя после пережитого потрясения, Марсель столкнулся с новой проблемой: теперь графиня желала петь, но не в одиночестве, и даже не дуэтом, а под аккомпанемент пения «очаровательной собачки», как она обозвала несчастного волкодава. Виконт искренне сочувствовал затисканному почти до невменяемости другу и хотел помочь, но сильно сомневался в том, что ему это удастся.
Мария решила, что она желает обучать пению Котика, и остановить ее было не легче, чем понесшую лошадь. Пес меж тем, не выдержав издевательств над собственным слухом и звериным чутьем ощущая нависшую над ним угрозу, сбежал в летний сад — выть на луну.
— Эреа, — Валме понял, что настало время проявить чудеса дипломатии и если не сбежать, то хотя бы попытаться, и черт с ним, с пари — он отсидит положенные часы после, когда его другу не будет угрожать смертельно опасное обучение. – При всех своих достоинствах Готти не способен к пению и, тем более, музицированию. Мне право, неловко говорить об этом, но… он безнадежен.
— Ах, Марсель, — графиня томно закатила глаза. – Вам просто не хватило терпения. Мужчины вообще редко бывают достаточно терпеливы…
Дальше виконт не слушал, Мария обладала редким даром говорить ни о чем долго, вдохновенно, с чувством, толком и расстановкой. Обычно смысл всей речи можно было понять, услышав пару фраз, но иногда, как сегодня, его попросту не было. Валме с нездоровым восторгом рассматривал букет астр, украшавший собой каминную полку, подобных образчиков безвкусицы и нелепицы он не встречал с тех пор, как из столицы убрали последние следы господина в белых штанах. Душераздирающе-розовые цветы с изумрудными листьями и стеблями, для полноты картины были поставлены в расписанную ярко-рыжими лисами вазу.
— …именно поэтому я думаю, что у меня получится, – графиня закончила вещать и теперь нежно улыбалась виконту, ожидая его реакции.
— Мне больно говорить об этом, прекрасная эреа, — Марсель подпустил в голос трагизма, что после стихов было совсем не сложно, — но боюсь, что не могу позволить вам подвергать себя такой опасности! Готти иногда бывает очень своенравен…
Договорить виконт не успел, потому что Мария, не слушая возражений, отправилась на поиски пса.
— Прости, Котик, ты был мне верным другом, но я сделал все, что мог, – пробормотал мужчина, выходя в сад вслед за графиней. С дивана раздалось смешливое фырканье, кажется, его слова все же услышали. Создатель, храни компаньонок! О том, чтобы остаться с девой наедине больше чем на пятнадцать минут, Валме боялся даже помыслить.
Несчастное животное проявляло чудеса дипломатии и изворотливости – пес, даже будучи схваченным за ленту, носился кругами, не позволяя разошедшейся графине поймать себя за ошейник и отконвоировать в комнату к клавесину, который эреа собиралась использовать для обучения. Кусаться он не пытался, видимо, прекрасно осознавая, что начав, не сможет остановиться, и Марсель его в этом прекрасно понимал и поддерживал. Поймав запутавшуюся в атласной ленте девушку, виконт снова воззвал к ее разуму.
— Мария, — называть графиню по имени было опасно, но ситуация требовала решительных мер. – Давайте лучше споем дуэтом, Готти все равно не оценит ваших усилий.
— Зато их оцените вы, Марсель, – прижимаясь сильнее, чем позволяли приличия и требовала необходимость, проворковала графиня, и Валме понял, что этот бой он проиграл еще до его начала. Девица Тристрам была твердо уверена, что лучше всех знает, что нужно наследнику Валмонов.
Часом позже, глядя, как солнце медленно опускается за горизонт, виконт с тоской думал, что лучше бы он отправился за Рокэ в Гальтары – там, по крайней мере, было тихо…
— Дынь! — истерически взвизгивала за спиной гитара, ей вторила Мария. — Как меня замучили эти тупые мужчины!
— Дынь, — стонали струны, графиня самозабвенно подпевала. — Они требуют, чтобы я пела им о битвах!
— Дынь! – рыдала гитара, все больше расходилась девица. — А я о любви петь хочуууу.
— Дынь! – всхлипывали струны, но Мария не унималась. — Гизелла любит Анну!
— Дынь! – билась в предсмертных муках гитара, графиня пела. — Вальтер любит Анри!
— Дынь, — стенал инструмент, а виконт думал о том, что сделал бы за подобное издевательство Алва. — Как жаль, что они одного пола!
— Дынь, — струны все же не выдержали напора и пали смертью храбрых, — Жизнь несправедлиииваааа!
Провозгласила Мария и наконец-то замолкла. С последним утверждением Марсель был полностью согласен, но в тот миг так нежно и трепетно любил графиню просто за то, что она молчала, переводя дыхание, что счел за лучшее оставить свои мысли при себе.
— Вы просто этого не слышали! – с содроганием в голосе рассказывал следующим вечером Валме, допивая очередной бокал «Крови». – Это было не просто кошмарно, о нет…
— Ну же, друг мой, — развалившийся в кресле регент был слегка нетрезв и потому благостен. Хотя возможно, причина была в другом – сегодня он снова развлекался, организовывая собственное похищение из дворца. – Будь снисходительнее к даме.
— Это не дама! Это… — впервые в жизни у виконта не было слов, только совершенно нкуртуазные эпитеты из лексикона адуанов. – Лионель, помнишь, тот псевдостихотворный неподписанный ужас, который попался тебе на глаза пару дней назад?
— Такое забудешь… — содрогнувшись, пробормотал кансилльер, хоть и не питавший к поэзии страсти, но знакомый с азами стихосложения.
— Так вот. Теперь я знаю, кто автор! – наполняя бокал «Кровью», пояснил Марсель. — Это Мария Тристрам.
— В связи с чем такие выводы? – несмотря на проскальзывавшее в голосе сочувствие, Алва явно получал удовольствие от ситуации, косвенной причиной которой являлся.
— Вчерашний вечер был поистине незабываемым, — с чувством простонал Валме, — и очень надеюсь, что неповторимым.
— И снова мы вернулись к тому, с чего начали, — Лэкдеми явно хотел докопаться до истины независимо от желания оной. – Все было настолько ужасно?
Марсель мученически посмотрел на Эмиля и с непередаваемым выражением процитировал:
— Люблю тебя я, как никто на свете,
Тобою лишь живу я и дышу,
И для тебя пою романсы эти,
Я так твоей любовью дорожу…
Первым не выдержал Ворон: обняв диванную подушку, регент Талига, утратил остатки солидности и сполз на пол, заливисто хохоча. Минуту спустя к нему присоединились близнецы, а потом и сам виконт.
— Но это еще что, — утирая выступившие слезы, простонал Валме. – После стихов ее потянуло на музыку. Не буду описывать, что она творила с несчастным инструментом, скажу только, что пела она так, что все собаки выли!
Прятавшийся под столом Котик подтвердил слова хозяина – он выл с чувством, с толком и расстановкой.
Но шутки шутками, а время шло, и папенька был настроен весьма решительно: наследник фамилии должен остепениться и завести семью. Тем более, что в скором времени Марсель станет полномочным послом в дружественном Фельпе. Впрочем, о грядущем назначении виконт Валме еще не знал. И потому был весел и беззаботен настолько, насколько может быть весел и беззаботен мужчина, над которым нежданно-негаданно нависла угроза скорого брака. Сплетники Олларии с нежностью и трепетом обсуждали возвращение одного из первых столичных повес к привычному образу жизни.
Марсель же тем временем страдал — не то чтобы ему совершенно не хотелось жениться, но вот кандидатуры… Единственная женщина, которую он желал видеть своей женой, была далеко, а талигские дамы и девицы энтузиазма не вызывали. Это было печально. И именно в этом светлом и прекрасном состояние виконт и был найден друзьями.
— Рокэ, я не хочу жениться! – с тоской и мукой оглядывая очередную гору приглашений, почти простонал Валме. И с затаенной надеждой воззарился на регента. Алва хмыкнул и развалился в одном из кресел.
— Совсем? – флегматично уточнил Лионель, все его внимание было поглощено очередным шедевром эпистолярного жанра. Судя по лицу кансилльера это было еще одно послание от графини Тристрам.
— Совсем, – убито подтвердил виконт. – Мне не нравятся местные дамы.
Мужчины переглянулись. Столь не характерное для Валме состояние было признано консилиумом в лице регента, кансилльера и Первого маршала в корне неверным, опасным и подлежащим скорейшему исправлению.
— А если оставить в стороне здешних дам? – осторожно поинтересовался Эмиль, разглядывая удрученного виконта. Валме лишь тоскливо вздохнул. Из-под стола вторил Котик. Ему тоже не хотелось появления одной хозяйки, гораздо больше пса устраивали меняющиеся время от времени любовницы, которые, стремясь добиться расположения хозяина, всячески баловали «крошку Готти». – Юлия Урготская?
Виконта выразительно перекосило. Не то чтобы он плохо относился к принцессе, но прожить с ней всю жизнь? Нет уж, увольте.
— Иоланта и Лионелла Манрик? – лицо Марселя стало еще выразительней, а Рокэ поперхнулся вином.
— Елена Урготская? – продолжал допытываться Лэкдеми, перебирая в памяти незамужних девиц подходящего возраста и сословия, но мечтательная улыбка то и дело появлявшейся на губах Первого маршала ясно показывала, что в голосе у него были только хорошенькие горожаночки.
— Франческа Скварца, – внес конструктивное предложение Лионель, наконец-то оставивший корреспонденцию в покое. Надежда, озарившая лицо Марселя, лучше любых слов выражала отношение виконта к этому предложению.
— Значит, решено, – не участвовавший до этого момента в разговоре Алва хлопнул ладонью по подлокотнику кресла и легко поднялся. – Собирайтесь, Валме.
И видя непонимающий взгляд Марселя, все еще пребывающего где-то в тоскливых глубинах мыслей о неминуемой женитьбе, пояснил:
— Вы едете в Фельп.
Если Рокэ Алва что-то для себя решил, то воспротивиться этому почти невозможно – это Валме понял, еще в те прекрасные времена, когда был капитаном для особых поручений при особе Первого маршала Талига. Да и сопротивляться виконту откровенно не хотелось – даже если его поездка закончиться ничем, он все равно получит отсрочку. Переговоры с графом Валмоном Ворон взял на себя, Эмилю достались дамы во главе с любительницей романсов и поэзии, а на Лионеля, как всегда, свалились все государственные дела, которым занятый спасением друга регент не мог – или, что точнее, не желал – уделять время.
Первой сдалась Мария – граф Лэкдеми, шокированный количеством скармливаемого Котику сладкого, перешел в контрнаступление и одержал блистательную победу. Марсель в точности не знал, что сказал или сделал маршал Милле, но факт был, что называется, налицо. Графиня оставила всякие попытки привлечь к себе внимание виконта, и, говорят, даже собиралась уйти в монастырь. Эмиль на вопросы не отвечал, предпочитая молчать или отшучиваться, а если любопытство переходило грани разумного, посылал в Закат или к кошкам, что, в общем-то, было одним и тем же. Если же расспросы не прекращались и после этого, предлагал свою помощь в отправке по названным ранее адресам.
Папенька продержался немногим дольше, но тоже сдался под слаженным натиском регента, Арлетты и Лионеля Савиньяков. Последний буквально засыпал графа и графиню письмами, в которых умолял принять уже хоть какое-нибудь решение, пока дела не окончательно не погребли его под собой. Что и как сказал графу Валмону герцога Алва, Валме тоже не знал, но его это и не интересовало – Марсель с головой ушел в сборы.
Что взять с собой? Как правильно делать предложение? Как объяснить, почему писал так редко? Все это волновало виконта несравнимо больше, чем то, что происходило с его папенькой, маменькой и всем остальным Талигом. О том, что будет, если Франческа скажет «нет», Валме предпочитал не задумываться. Впрочем, он небезосновательно полагал, что после отказа ему будет абсолютно безразлично, на чью руку надеть браслет.
Полгода спустя счастливо женатый Марсель под укоризненным взглядом обожаемой супруги приходил в себя после празднования Зимнего Излома в компании кансилльера, Первого маршала и регента Талига.
Глядя на корявую, залитую вином и малопонятную записку, виконт Валме испытывал не знакомое ранее, но от этого не менее леденящее душу чувство, что это уже было. Записка же издевательски гласила, что означенный виконт обязан провести вечер у графини Тристрам.
chappidog.ru
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась.
Вместо чтоб поесть, помыться,
Там это, уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экранов собралась.
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплёл —
И канатчиковы власти
Колют нам второй укол.
Уважаемый редактор!
Может, лучше — про реактор?
Там, про любимый лунный трактор?
Ведь нельзя же! — год подряд
То тарелками пугают —
Дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают,
То руины говорят!
Мы кое в чём поднаторели:
Мы тарелки бьём весь год —
Мы на них уже собаку съели,
Если повар нам не врёт.
А медикаментов груды
Мы — в унитаз, кто не дурак.
Это жизнь! И вдруг — Бермуды!
Вот те раз! Нельзя же так!
Мы не сделали скандала —
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало —
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни —
И не испортят нам обедни
Злые происки врагов!
Это их худые черти
Мутят воду во пруду,
Это всё придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Мы про взрывы, про пожары
Сочинили ноту ТАСС…
Но примчались санитары
И зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек —
Бился в пене параноик,
Как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы, —
Нам бермуторно на сердце
И бермудно на душе!»
Сорок душ посменно воют,
Раскалились добела —
Во как сильно беспокоят
Треугольные дела!
Все почти с ума свихнулись —
Даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит —
За спиною штепсель прячет,
Подал знак кому-то — значит
Фельдшер вырвет провода.
И что ж, нам осталось уколоться,
И упасть на дно колодца,
И там пропасть, на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?»
Мы откроем нашим чадам
Правду — им не всё равно,
Мы скажем: «Удивительное рядом,
Но оно запрещено!»
Вон дантист-надомник Рудик —
У его приёмник «грюндиг»,
Он его ночами крутит —
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам
И подвинулся рассудком —
И к нам попал в волненье жутком
И с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне,
И сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер
В треугольнике погряз:
Сгинул, топливо истратив,
Прям распался на куски,
И двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме,
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли,
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник —
Незакрытый пуп Земли.
«Что там было? Как ты спасся?» —
Каждый лез и приставал,
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился как ёж —
Он над нами издевался…
Ну сумасшедший — что возьмёшь!
Взвился бывший алкоголик —
Матерщинник и крамольник:
«Надо выпить треугольник!
На троих его! Даёшь!»
Разошёлся — так и сыпет:
«Треугольник будет выпит!
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!»
Больно бьют по нашим душам
«Голоса» за тыщи миль.
Мы зря Америку не глушим,
Ой, зря не давим Израиль:
Всей своей враждебной сутью
Подрывают и вредят —
Кормят, поят нас бермутью
Про таинственный квадрат!
Лектора из передачи
(Те, кто так или иначе
Говорят про неудачи
И нервируют народ),
Нас берите, обречённых, —
Треугольник вас, учёных,
Превратит в умалишённых,
Ну а нас — наоборот.
Пусть безумная идея —
Вы не рубайте сгоряча.
Вызывайте нас скорее
Через гада главврача!
С уваженьем… Дата. Подпись.
Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзовётесь,
Мы напишем… в «Спортлото»!
www.culture.ru
Час зачатья я помню неточно —
Значит память моя однобока,
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе:
Девять месяцев — это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе —
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали
В те времена укромные,
Теперь — почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих — даже ранее,
А вот живёт же братия,
Моя честна компания!
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слова, строченьки милые, слова!..
Первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил:
Дом на Первой Мещанской — в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так —
Система коридорная:
На тридцать восемь комнаток —
Всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она — копеечка.…
Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я, здоровый трёхлетка,
На воздушную эту тревогу!
Да не всё то, что сверху, — от Бога,
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
На чердаке рассеяно,
На Евдоким Кириллыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: «Как сыновья?» —
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья —
Вы тоже пострадавшие!
Вы тоже — пострадавшие,
А значит — обрусевшие:
Мои — без вести павшие,
Твои — безвинно севшие».
…Я ушёл от пелёнок и сосок,
Поживал — не забыт, не заброшен,
Но дразнили меня «недоносок»,
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят — чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам — по своим да чужим…
У тёти Зины кофточка
С разводами да змеями —
То у Попова Вовчика
Отец пришёл с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия…
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились — потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся — отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили: «Зачем?» — он в ответ:
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет!
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем —
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушёл.
Ну, он всегда был спорщиком,
Припрут к стене — откажется…
Прошёл он коридорчиком —
И кончил «стенкой», кажется.
Но у отцов — свои умы,
А что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Все — от нас до почти годовалых —
«Толковищу» вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В «ремеслухе» — живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть… Но рискнули
Из напильников делать ножи.
Они воткнутся в лёгкие
От никотина чёрные
По рукоятки — лёгкие
Трёхцветные наборные…
Вели дела обменные
Сопливые острожники —
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в «фантики»,
В «пристенок» с крохоборами,
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.…
Спекулянтка была номер перший —
Ни соседей, ни бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей
Пересветова тётя Маруся.
У Маруси за стенкой говели,
И она там втихую пила…
А упала она возле двери —
Некрасиво так, зло умерла.
И было всё обыденно:
Заглянет кто — расстроится.
Особенно обидело
Богатство метростроевца —
Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я — за что я воевал?!» —
И разные эпитеты.
Нажива — как наркотика.
Не выдержала этого
Богатенькая тётенька
Маруся Пересветова.…
Было время — и были подвалы,
Было надо — и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров
Вниз сподручней им было, чем ввысь.
www.culture.ru
13.04.2018
Акция! Скидка 30% на стрижку животных до 14 мая 2018г
...
08.04.2018
Акция!
Кастрация кота — 1000р Стерилизация кошки — 2000р в подарок...
27.03.2013
Офтальмология и дерматология
В нашей клинике появился ветеринарный врач-специалист по офтальмологии и дерматологии....
